Сон Элизабет
Я шла то
темным залам мрачного собора. В стены были
вделаны огромные стеклянные витражи, на
которых были изображены самые
отвратительные, жестокие и зловещие сцены,
которые только можно было вообразить.
Некоторые даже начинали двигаться, когда я
смотрела на них!
Испытывая
отвращение, я отвернулась от витражей и
заметила монаха, сидевшего перед
мольбертом. Я считала его монахом из-за того,
что на нем была мантия с капюшоном, и, кроме
того, я находилась в соборе. На холсте,
стоящем на мольберте, была нарисована
ужасная картина. На ней был изображен
молодой человек, яросто нападающий на
прекрасную женщину. Заостренные, черные
ногти, торчали из пальцев мужчины, и они уже
оставили отвратительные следы на шее
женщины. Пока я смотрела на картину,
художник опустил кисть в пятно богрового
цвета и взмахнул ею над холстом. Краска
казалась необычно влажной, так как она
стекала по шее женщины, подобно крови,
которую должна была представлять. Я больше
не могла сдерживать свое презрение к этому
художнику. “Какая ужасная сцена!”
проворчала я.
Монах не повернулся ко мне, и я не смогла рассмотреть его лицо, скрытое под серым, грязным капюшоном. “Разве?” спросил он скрежещущуим, низким голосом. “Я не заметил. Но что вы думаете о самой работе? Разве она не блестяща? Разве блеск крови не превосходно оттеняет бледный свет луны? Разве вам не кажется, что её губы вновь и вновь в отчаянии повторяют его имя?” Я в ужасе наблюдала за тем, как кисть, которую он больше не опускал в краску, продолжает наносить на полотно красную краску – как будто бы когти мужчины смыкались на горле женщины. Я была напугана, но не могла заставить себя отвернуться. “Да,” согласилась я, “детальность просто невероятна. Но почемы вы рисуете так безумно? Почему вы демонстрируете миру зло, если есть так много доброго и прекрасного?”
Монах-художник содрогнулся, и я почувствовала, что по моему телу пробежала холодная дрожь. “Мир красоты?” спросил он. “Где? Вы можете показать мне, где он?”
Монах-художник
повернулся к витражам. Теперь они
разделились на сотни стеклышек, на каждом
из которых было изображено трагическое или
ужасное событие. Эти изображения двигались
и, когда я сосредоточилась на них, то могла
бы поклясться, что слышу далекие крики.
Множество невинных мужчин и женщин
предавались, преследовались или даже
убивались, я действительно не могла
показать монаху ничего доброго.