Сон Элизабет

Я шла то темным залам мрачного собора. В стены были вделаны огромные стеклянные витражи, на которых были изображены самые отвратительные, жестокие и зловещие сцены, которые только можно было вообразить. Некоторые даже начинали двигаться, когда я смотрела на них!

Испытывая отвращение, я отвернулась от витражей и заметила монаха, сидевшего перед мольбертом. Я считала его монахом из-за того, что на нем была мантия с капюшоном, и, кроме того, я находилась в соборе. На холсте, стоящем на мольберте, была нарисована ужасная картина. На ней был изображен молодой человек, яросто нападающий на прекрасную женщину. Заостренные, черные ногти, торчали из пальцев мужчины, и они уже оставили отвратительные следы на шее женщины. Пока я смотрела на картину, художник опустил кисть в пятно богрового цвета и взмахнул ею над холстом. Краска казалась необычно влажной, так как она стекала по шее женщины, подобно крови, которую должна была представлять. Я больше не могла сдерживать свое презрение к этому художнику. “Какая ужасная сцена!” проворчала я.

Монах не повернулся ко мне, и я не смогла рассмотреть его лицо, скрытое под серым, грязным капюшоном. “Разве?” спросил он скрежещущуим, низким голосом. “Я не заметил. Но что вы думаете о самой работе? Разве она не блестяща? Разве блеск крови не превосходно оттеняет бледный свет луны? Разве вам не кажется, что её губы вновь и вновь в отчаянии повторяют его имя?” Я в ужасе наблюдала за тем, как кисть, которую он больше не опускал в краску, продолжает наносить на полотно красную краску – как будто бы когти мужчины смыкались на горле женщины. Я была напугана, но не могла заставить себя отвернуться. “Да,” согласилась я, “детальность просто невероятна. Но почемы вы рисуете так безумно? Почему вы демонстрируете миру зло, если есть так много доброго и прекрасного?”

Монах-художник содрогнулся, и я почувствовала, что по моему телу пробежала холодная дрожь. “Мир красоты?” спросил он. “Где? Вы можете показать мне, где он?”

Монах-художник повернулся к витражам. Теперь они разделились на сотни стеклышек, на каждом из которых было изображено трагическое или ужасное событие. Эти изображения двигались и, когда я сосредоточилась на них, то могла бы поклясться, что слышу далекие крики. Множество невинных мужчин и женщин предавались, преследовались или даже убивались, я действительно не могла показать монаху ничего доброго.

“Вы видите?” продолжал он. “Здесь больше не существует любви или красоты. Я потому, я должен искать вдохновение в ночи. Вы понимаете меня?” А потом, монах-художник встал и вытер испачканные руки о свою мантию. Черное пятно на мантии задвигалось, и дюжина черных пауков скрылась в её складках. И вдруг, мне наконец-то удалось узнать людей, изображенных на картине. Мужчиной был мой возлюбленный Герман, а женщиной…была я! Кроме того, все люди, участвовавшие в ужасных сценах на каждом из витражей тоже были нами, возлюбленными, Германом и Элизабет, скованные безумным танцем насилия, каждое движение которого, было кошмарнее, чем предыдущее.

Оглавление

Страницу назадСтраницу вперед